Митю едва не стошнило от подозрений в таком убогом коварстве.

— Не все люди живут так, как вы, Егор Алексеич, — сказал он. — Не все люди врут направо и налево, не все убивают соперников.

— Потому что не все могут.

Митя махнул на него рукой.

— Растолкую вам как учёный. Коллигентность дерева — переходящая функция. Вы можете срубить здесь «вожаков», и это очень плохо. Но через год-два другие деревья станут «вожаками» вместо погибших, и фитоценоз не пострадает. Нет смысла убивать ради сохранения существующих коллигентов.

— Как пожелаешь, командир, — скептически согласился Егор Лексеич.

Разговор произвёл на Митю странное впечатление. Егор Лексеич словно бы уменьшился в размерах, поблёк. Он уже не казался Мите непобедимым в своём злодействе. Он стал предсказуемым, примитивным, неопасным.

Они шли по лесу дальше, Митя отыскивал «вожаков» — некоторые тоже были с прикреплёнными приборами, а Егор Лексеич отмечал расположение деревьев на телефоне. Издалека, уже еле слышный, доносился рёв мотопил: бригада расчищала грейдерную дорогу. Сосны пламенели на солнце, ветерок шевелил волны папоротника. От массива Ямантау по лесу медленно и лениво, как запах смолы, растекалось ощущение мощи, подавляющей власти, вечного плена в тяготении этого исполина. Никакие подземные города и селератные фитоценозы не могли поколебать надменную геологию земных толщ, тяжко вознесённых на пугающую высоту.

Впереди меж стволов мелькнул просвет. Под горой вытянулась поляна — некогда забетонированная площадка с несколькими чахлыми деревцами и пустыми строениями. В склоне виднелся замурованный портал потерны, перед ним застыл брошенный трал — многоосная транспортная платформа без тягача. А в центре площадки зияли два огромных провала ракетных шахт. Сдвижные бетонные крышки с них откатили ещё при демонтаже и обратно не поставили, и шахты превратились в колодцы с чёрно-зелёным бризолом: его дегтярный запах ощущался даже в лесу. На осыпавшемся краю дальнего колодца висел, растопырив конечности, харвер. Судя по всему, он забрёл сюда случайно, полез в шахту за топливом и застрял — зацепился одной ногой за внутреннюю арматуру колодца. Он был жив, этот чумоход. Заметив людей, он загудел громче, готовясь к схватке, и расправил суставчатую руку с чокером.

— Везде шастают, тварюги, — сказал Егор Лексеич. — Поделом вору мука.

Митя задумался.

— Посмотрите-ка на такое, Егор Алексеевич, — предложил он.

Типалов не успел сообразить, на что ему надо посмотреть, а Митя уже очутился возле ближней шахты.

— Эй! — забеспокоившись, крикнул Егор Лексеич. — Ты куда?

Митя обогнул ближнюю шахту и направился к дальней. Перекошенный харвер оживился в своём капкане, задёргался, громыхая ногой по арматуре, и протянул загребущую ручищу к человеку. Но Митя шагал к чумоходу без колебаний. Он не боялся. И комбайн словно почуял его превосходство, как зверь чует превосходство дрессировщика. Егор Лексеич увидел, что харвер опасливо убирает ручищу и суетливо шевелится, отстраняясь от Мити.

Митя подошёл вплотную и похлопал машину по корпусу. Чумоход торчал у шахты так долго, что начал зарастать: ситаллический панцирь местами заплесневел, из его стыков пробивалась травка, в кабине за мутными стёклами буйно зеленел какой-то кудлатый мох, будто кабина превратилась в логово.

Вытирая грязную ладонь о штаны, Митя вернулся к Егору Лексеичу.

— И что это была за хуйня? — спросил тот, впечатлённый подвигом Мити.

— Чумоходы не трогают Бродяг.

— Надо же! — Егор Лексеич удивлённо поцокал языком.

— А знаете, о чём это говорит?

— О чём?

Митя смотрел Егору Лексеичу прямо в глаза.

— Чумоходы и Бродяги — составные части общей сверхсистемы. А система не уничтожает свои элементы.

— Ну и заебись, — Егор Лексеич уловил что-то недоброе для себя.

— Учёные ещё не разобрались в феномене Бродяг. Следовательно, они не могли запрограммировать вирус так, чтобы агрегаты, поражённые вирусом, опознавали Бродяг и не причиняли им вреда. А это означает, что нет никакого вируса чумы для машин. Нет никаких информационных бомб. Нет никакой промышленной войны между Западом и Китаем. Есть только селератные фитоценозы. Эволюция биосферы как результат добычи природных ресурсов. А война — просто подлая ложь, чтобы наживаться на этой добыче и губить ту новую форму жизни, которую мы сами случайно и породили.

Егор Лексеич поморщился: опять старая песня.

— Слушай, Митрий, не я же всё это сочинил! — вздохнул он. — Впариваешь тут мне какую-то мудотень про лес… Лесорубы считают за ядерную войну. Городские считают за промышленную войну. Какая, блядь, разница? Ну и хуй с ними со всеми! Никто же не заставляет их так думать!

— Мы не вырвемся из того тупика, в который угодили, если будем верить в войну! Ни лесорубы, ни городские не вырвутся! Вообще никто!

— Да похер! — искренне заявил Егор Лексеич. — Всем же хорошо! Пожрать хватает, шмотки имеются, есть кого ненавидеть — что ещё нужно для счастья? Ясен пень, что все вроде как недовольны, орут там что-то, но кому-то разве надо по-другому? Ты людей не знаешь, Митрий! Молодой ты!

И Митя понимал, что Егор Лексеич прав. Кому надо жить по-другому? Калдею? Алёне? Щуке? Алабаю? Даже Серёге с Маринкой и то не надо.

— Вы же чудовище, Егор Алексеич! — В голосе Мити звенело отчаянье.

— Я? Да! — согласился Егор Лексеич. — Ну и что? Никто не против. Я всем нужен. И мне всё с кайфа.

Митя промолчал. Он устал. Бороться с жизнью было бессмысленно.

— Присядь-ка, — предложил Егор Лексеич и подтолкнул Митю к обломку бетонной плиты. — Присядь. Ты парень умный. Давай делишки наши обсудим.

Покряхтывая, Егор Лексеич опустился на плиту рядом с Митей.

— Ты вот меня поучал, как мыслить логически, — начал он, — и я тебя тоже поучу. Ну-ка ответь: почему Алабай за нами охоту устроил?

— Ему Бродяга нужен. То есть я.

— Правильно. А почему бы ему не нанять человечка, чтобы тот посидел под радиацией и сделался Бродягой? Поработает с Алабаем, бабла нарубит и потом в больничку ляжет полечиться, чтобы обратно нормальным сделаться.

Митя не ответил.

— Потому что Бродяга — он неизлечимый, Митрий. Дорожка только в один конец. Так-то. Мог бы и сам допетрить. И никто тебя с города не спасёт.

Столь простое умозаключение ошарашило Митю. В общем-то, это был приговор. Жестокий, очевидный и не подлежащий отмене.

— Перевари, — сочувственно посоветовал Егор Лексеич.

Он жевал травинку и щурился на вечернее солнце. Тень леса потихоньку наползала на площадку с жерлами ракетных колодцев. В бетонных обломках стрекотали кузнечики. Егор Лексеич понимал, что Митрий сейчас в немой панике ищет выход. А выхода нет. И Егор Лексеич уже подготовился принять Митю в этой ловушке. Не зря же он намекнул Костику, что Серёгу завтра можно и прихлопнуть. Серёжка — он получше Митрия был бы, но не судьба… Своими плясками вокруг Мухи он мешать будет. Его следовало устранить.

Егору Лексеичу надоело ждать. Пожрать уже хотелось.

— Я тебе что предлагаю, Митрий… Жить тебе ещё долго. Оставайся у меня на бригаде Бродягой. Будешь мне «вожаков» искать. Деньги я стану платить хорошие. Если тебе надо — ходи сюда к своим профессорам, Харлей же ходил, и ничего. А с Мухой я тебе всё обустрою. Подарю её тебе на новоселье.

Егор Лексеич усмехнулся сам себе. Любопытно, куда у Митрия денется его чистоплюйство, когда он примет предложение. А он примет.

— Я ведь не злой, — добавил Егор Лексеич. — Да, порой так заворачиваю, что другие с кузова вылетают, но не от злобы же. Обстоятельства вынуждают. И с нашего расклада никто не сделает тебе предложения лучше моего.

Егор Лексеич достал телефон, посмотрел и дружески сжал Мите плечо:

— Неплохо сегодня поработали, парень. Сто восемнадцать «вожаков» я отметил. Завтра продолжим, пока всю рощу не отмаркируем. А теперь пора на базу. Алёна ужин готовит. Давай вставай. Поспешим, а то остынет.

56

Гора Ямантау (II)

Серёга помахал Алёне из кустов, Алёна его заметила и кивнула. Она возилась по хозяйству на перроне, а Вильма сидела у мотолыги, привязанная к траку так, чтобы не видеть перрон. Алёна взяла заранее приготовленный котелок с грязной посудой, неловко слезла с платформы на рельсы и прошла мимо Вильмы, звякая котелком, в сторону тропинки, что вела от станции вниз, к ручью. Вильма должна понять, что Алёна отправилась мыть ложки и тарелки. Измученная Вильма проводила Алёну мутным взглядом.